Англия. Большой портовый город. Причал. С подошедшего только что датского судна, бодро спрыгивает высокий рыжебородый парень. Одежда, оружие - все на месте, не будем сильно отвлекаться на описание мелочей, единственный предмет экипировки, заслуживающий отдельного упоминания, висит у него через плечо на специальном ремне и время от времени издает приглушенное шипение, на которое парень не обращает никакого внимания.
На причальной тумбе, подставив легкому морскому ветерку изможденное лицо, носящее отпечаток страдания, сидит монах. На коленях монаха привольно разлегся тяжелый боевой бердыш, над бердышем нависало могучее чрево, обтянутое засаленной и местами разодранной рясой. Монаху плохо.
Они одновременно уставились друг на друга. В глазах парня мелькнул живой интерес, в глазах монаха появилась мировая скорбь с оттенком профессионализма.
- А что, дядя, как у вас тут в Англии дела? - жизнерадостно спросил парень.
- Хреново, сын мой, хреново, - прогудел утробным басом монах, подпирая голову могучей дланью.
- А где тут у вас, дядя, путешественник может отдохнуть с дороги? - продолжил расспросы парень.
- Гостиница, сын мой, денег стоит, - наставительно сказал монах, шумно вздохнув, - и немалых.
При этом мировая скорбь в его глазах сменилась чем-то уже совершенно невообразимым. Парень содрогнулся.
- Отец мой в Дании остался, дядя, а насчет денег не сомневайся. Показывай.
- Деньги!? - изумился монах.
- Гостиницу! - отрезал парень.
- А-аа, - поскучнел монах, - ну пойдем.
Он начал сползать с тумбы, а позабытый им бердыш стал сползать с его колен. Парень вежливо убрал ногу из под рухнувшего бердыша и поинтересовался:
- Что, дядя, нехорошие люди обижают? Чего такую страшную штуку с собой носишь?
- Сие не штука, сын мой, - заявил монах, с кряхтением подбирая оружие, - сие есть опора для слабых рук моих.
И чуть подумав добавил:
- И ног.
Приглашающе махнув рукой и уверенно направляясь в сторону ближайшего портового кабака монах продолжил:
- Посох сей послан мне Господом Богом нашим, как помощь в скитаниях моих, дабы способствовать несению мной слова Божьего этим несчастным, сирым, убогим, жадным людишкам, кои осмеливаются не доверять матери нашей Святой Церкви в моем лице и не отпускают пиво в кредит, - монах грозно засопел и воинственно взмахнул над головой своим "посохом".
Парень слегка присел, пропуская над головой гудящее лезвие:
- А зачем у тебя на посохе, дядя, такое острое железо присобачено?
- Не я приделал, не мне убирать, - отрезал монах, - тебя как звать, сын мой?
- Слушай, что ты мне сын да сын! - взъярился парень, - я же тебя бабкой не называю? Какой ты мне отец?
- Духовный! - агрессивно заявил монах, - ибо есмь я служитель Господа нашего.
- Которого? - удивленно спросил парень, - судя по "посоху" - не иначе самого Тора.
- Бог один, - сказал монах, ногой распахивая дверь кабака, - заходи!
- Не-е, Одину больше полагается копье, - усомнился тот, заходя вслед за собеседником в полутемный закопченый зал.
* * * (прошел час)
- А вот скажи, дружище Тук, слышал я, что богов у вас всего трое. Неужто хватает? У нас например гораздо больше!
- Бог один, - пробулькал винной кружкой отец Тук.
- Вот-вот, но ведь кроме Одина еще и Тор есть, и Фрейя. А еще этот... Хеймдаль и этот... как его... А! Локи!
Стол содрогнулся, дубовая кружка чудом не разлетелась на куски.
- Язычник! - белым медведем взревел монах, - Нехристь! Бог един в трех лицах, зараза ты этакая!
- Это как? - не обратив внимания на "заразу" спросил Ингвар. - Он один или его три?
- Да я сейчас и их, и их медведей, и их причетников, и ... ик...!
Не утруждая себя дальнейшими комментариями отец Тук ринулся в толпу.
- Ты медведь!? - понеслось оттуда, - признавайся, медвежья морда ты причетника обожрал!? Покайся!
Под неудержимым натиском могучего тела толпа рассыпалась во все стороны и начала прятаться. В этом кабаке отца Тука знали.
Не успевший спрятаться попрошайка обреченно верещал, что это не он, что он не медведь и тем более не причетник, что никого он не обжирал и вообще ел последний раз позавчера. Отец Тук явно его не слышал.
Во всей это суматохе к меланхоличному датчанину подошел маленький мальчик:
- Дяденька, смотри, вон медведь, - и юный мерзавец показал пальцем на тихо сидящего в углу рыцаря-храмовника.
- Чего-о? - удивился парень. Но мальчишка уже исчез.
Ингвар неуверенно оглядел кабак. Новый друг увлеченно колотил свою жертву о стену и судя по всему только-только входил в раж. Ингвар решил действовать самостоятельно.
Он вылез из-за стола и слегка покачиваясь направился к рыцарю. Покачивание напомнило ему море и боевой корабль отца. Парню стало грустно.
- Ты что ли медведь? - миролюбиво осведомился он у храмовника.
- Я - тамплиер, рыцарь Храма Господня! - грозно выпятил грудь подозреваемый.
- Все... дожили...
Парень тяжело вздохнул, всхлипнул и горестно заорал:
- Ту-у-у-к! Вы что, совсем спятили в этой вашей Англии !? Вы чего же это уже медведей в рыцари принимаете!? Да еще в храме!? Ту-у-у-ук!
* * *
- Я тебе скажу, парень, что Лукавый хитер и коварен, - отец Тук сделал многозначительную паузу, - но можно справиться и с ним. Вот давеча шел я по дороге...
Ингвар слушал этот рассказ в третий раз и все не решался спросить, кто такой этот самый Лукавый. Видать противный мужик. А новый друг - герой. И подраться мастак, и выпить, и врага, судя по рассказу, серьезного замочил. Хотя, конечно, нехорошо капища разорять. Боги обидеться могут. Эх, взять бы его с собою, да махнуть в Данию. Собрать отчаянных парней, заложить драккар, и по весне выйти в море.
- Домой хочу, - пожаловался он отцу Туку, который отвлекся от рассказа, чтобы почесаться, - в Данию. В море хочу выйти, на драккаре. А у вас тут сплошные леса... Не привык я к ним.
Ингвар уже успел забыть, что оставил море в двухстах ярдах, а лесов Англии не видел еще в глаза.
- А к чему ты привык?
- Ну чтобы море, чтобы палуба под ногами, чтобы выйти в него на драккаре и идти, идти, идти... А море качается...
Датчанин стал показывать отцу Туку как качается море.
Монах сочувственно вздохнул:
- Да, по лесу на драккаре нелегко. Нет, ты не подумай, - поспешно успокоил он заволновавшегося друга, - оно конечно можно, только... очень медленно. Ну, быстро просто не получится. Разве что с горки...
Тук ободряюще похлопал Ингвара по плечу.
- Слуш-ш-шай, дружище Тук, а пойдем со мною в Данию? У нас там столько рыжень... ик... ких, тебе непременно понравится. Женишься, хозяйством обзаведешься, соседями будем, на рыбалку будем ходить. Пойдем, а?
- На драккаре ? - осторожно уточнил отец Тук с детства не выносивший никакой качки.
-Точно, по морю. Море оно знаешь какое, оно такое... такое ... такое глубокое. Просто бес..., биз..., бзд...
-Бздонное? - подсказал отец Тук.
-Да-а ! - благодарно выдохнул датчанин.
* * *
- Слушай, Тук, а этот, который медведь, который рыцарем прикидывался, он все про каких-то плиеров говорил...
- Тамплиеров, - рассеянно поправил монах.
- Точно! Он тоже говорил, что где-то там.
- Да не там, а тут.
- Тут!? - датчанин с ужасом заозирался, хватаясь за меч. Потом неуверенно заглянул под стол и с облегчением сказал:
- Не, тут их нету.
- Кого? - удивился отец Тук.
- Ну-у, этих... - засмущался Ингвар, - п-плиеров!
- А это кто? - изумился монах и тоже заозирался.
* * *
Из кабака наши друзья просто выпали. Перед этим они долго искали под столом зловредный бердыш, потом искали как вылезти из под этого проклятого стола, которым их, к тому же, все время кто-то бил по голове. Потом пропал выход из кабака и монах долго отговаривал датчанина прорубать новую дверь и предлагая, вместо этого, тихо и скромно вылезти в окно, выбирая почему-то в качестве окна камин.
Все это было уже позади. Под ноги друзьям услужливо кинулась дорога, и они не долго думая пошли по ней изрядно покачиваясь и опираясь друг на друга и на монашеский бердыш. Отец Тук пространно рассуждал о рыжих тамплиерских медведях, расхаживающих по лесу на драккарах. Монах искренне осуждал их. Датчанин в знак согласия молчал.
Дорогу друзьям загородила мрачная тень.
- И вот когда эти хреновы медвежьи рыс-с-сари... - на этих словах бравого монаха поступательное движение нашей парочки было внезапно прервано.
Тень лязгнула железом. Лучи заходящего солнца высветили герб со вставшим на дыбы медведем. Герб был на груди, грудь принадлежала невысокому коренастому рыцарю, закованному в латы.
- Мое имя - рыцарь де Бир (the bear)! - довольно сварливо заявил рыцарь.
- Ну дебил, так дебил, - покладисто согласился отец Тук неожиданно вспомнивший о христианском смирении, - ну чего шуметь-то так?
- Что!!? - обиженно взревел рыцарь, - Да я сейчас...
- Ты, почтеннейший, - решил вмешаться в разговор ничего не знающий о христианском смирении датчанин, - не ори, как этот самый... медведь. Ты с великим героем разговариваешь! Мой лучший друг Тук самого этого... ну, как его, этого вашего... а, Сатану, победил! Понял? Хочешь покажу, как?
Датчанин бодро отобрал у отца Тука бердыш и, не давая ошалевшему рыцарю вытащить из ножен меч, оттеснил его к стене.
- Вот допустим, что ты - Сатана! - начал свои пояснения Ингвар.
- Я - добрый христианин! - блажил рыцарь затравленно озираясь.
- Не ори, - строго сказал ему Ингвар, - чего ты прямо как медведь какой-то? Я же сказал "допустим"! А я, вот, как будто мой лучший приятель Тук. И вот подхожу я, в смысле конечно он, к Сатане, ну то есть к тебе, и бердышем ка-а-к!
Только боевая выучка спасла гордого рыцаря от потери головы. Лезвие бердыша смачно врезалось в дубовую стену портового склада уйдя в древесину на два дюйма. Потерявший равновесие датчанин грузно упал на рыцаря и сбил его с ног. Отец Тук сокрушенно охая поднял на ноги своего приятеля и, наступив рыцарю на живот, второй рукой выдернул из стены свой бердыш.
Двести пятьдесят фунтов доброго английского туловища отца Тука оказали на рыцаря прямо таки волшебное действие. Он начисто забыл о мести. Он пытался вспомнить как люди дышат.
* * *
Дорога привела друзей обратно на причал.
- Ну, дружище Ингвар, давай прощаться. Посадим тебя сейчас на корабль, вернешься к себе в Данию, женишься. Я к тебе в гости приезжать буду на драккаре.
- Честно?
- Я тебя хоть раз обманывал?
- Н-не помню.
- Ну значит не обманывал.
Отец Тук сидел на причальной тумбе, подставив легкому морскому ветерку потное лицо. На его коленях привольно разлегся тяжелый боевой бердыш, над бердышем нависало могучее чрево, обтянутое засаленной и местами разодранной рясой. Отец Тук неумело махал рукой в след отходящему кораблю, увозившему его друга. На корме лениво колыхался почему-то французский флаг. На груди мирно спящего датчанина продолжал шипеть и невнятно бормотать самый непонятный предмет его экипировки.
